Знакомьтесь — Вернер Херцог - Страница 91

Мне кажется, Кински нуждался в вас не меньше, чем вы в нем. Если бы не «Агирре» и «Фицкарральдо», за пределами Европы о нем никто бы и не знал.

Мы с Кински странным образом дополняли друг друга. Я многим ему обязан, и он обязан мне не меньше, но он не способен был это признать. Нам обоим повезло: мне повезло, что он согласился сыграть Агирре, Кински — что я воспринял его всерьез как актера. Посмотрите список фильмов с его участием, порядка двухсот названий, и вы сразу поймете, о чем я говорю: он разбрасывался своим талантом. Клаус уважал меня и искрение мне симпатизировал, но никогда бы не признал это публично.

Он рассказывает о своем отношении к вам в автобиографии «Кински без купюр».

В этой книге много фантастики, и не только в том, что касается меня и наших с ним отношений. Он чуть ли не на каждой странице заводит речь обо мне, я — его навязчивая идея. Я, кстати, приложил руку к этой книге: помогал ему изощряться с ненормативной лексикой. Бывало, мы сидели на скамейке в каком-нибудь симпатичном месте, и Кински говорил: «Вернер, никто же не будет читать эту книгу, если я не напишу про тебя гадостей. Если я напишу, что мы дружим, она не будет продаваться. Этих уродов интересует только грязное белье». Я приносил с собой словарь, и мы искали словечки покрепче. Ему тогда нужны были деньги, и он вполне справедливо считал, что злобные сплетни обо всех и обо всем с элементами порнографии привлекут внимание публики. Он пишет о своем нищем детстве, как он дрался с крысами за последний кусок хлеба. На самом деле он вырос во вполне состоятельной семье фармацевта.

Вам никогда не казалось, что он в каком-то смысле ваше альтер эго?

Мы работали вместе над пятью фильмами, но мысль о двойниках меня не посещала ни разу. У нас было много общего, и, главное, мы оба страстно любили свою работу, — думаю, именно поэтому он снова и снова снимался у меня. Если вы имеете в виду, что он был моим двойником на экране — так может казаться лишь потому, что все мои герои очень близки мне. Это трудно объяснить, но Кински всегда мечтал быть режиссером и очень завидовал определенным моим качествам. Он хотел бы выразить в собственном фильме то, что не давало ему покоя, но не умел это сделать.

Временами Кински искренне считал, что я сумасшедший. Это, конечно, неправда. Я в здравом уме и, как говорится, дееспособен. Но мы были как два химических вещества, при соединении которых происходит взрыв. Один раз я всерьез планировал забросить к нему в дом бомбу-зажигалку. План был безупречный, но все испортила его бдительная немецкая овчарка. Потом он мне рассказал, что примерно в то же время замышлял меня убить. И хотя зачастую мы старательно избегали общения, в нужный момент мы всегда находили друг друга. Мы часто понимали друг друга без слов, как животные. Я был единственным, кто видел его насквозь и понимал, что можно вытащить из него наружу. Когда на Кински «находило», я немедленно начинал съемки, и порой получался действительно уникальный материал. Иногда я специально его провоцировал, он рвал и метал пару часов, после чего бывал измотан и приходил в нужное настроение: очень тихий, спокойный и опасный. Так было, например, перед сценой в «Агирре», когда он произносит монолог о том, что он «гнев Божий». Кински хотел сыграть яростно, прокричать свои реплики, а я хотел, чтобы он произнес их почти шепотом. Я вывел его из себя, и после дикой вспышки гнева с натуральной пеной у рта он совсем выдохся. И вот тогда я велел начинать съемки, и мы отсняли сцену с первого дубля. Да, иногда мне приходилось хитростью добиваться от него определенной игры, а он, конечно, был убежден, что это его собственная идея. Я знал, как подтолкнуть его, как провести и даже обмануть, чтобы он показал лучшее, на что был способен.

Общались мы довольно странным способом. Часто обходились вообще без слов, как однояйцовые близнецы. На съемках «Фицкарральдо» нам удавались идеальные дубли: изображение и звук — безупречны, актеры не совершали ни единой ошибки, и Кински был великолепен. И я ни с того ни с сего говорил: «Клаус, а может, переснимем? Пусти кабанчика погулять». И он понимал с полуслова. Мы начинали новый дубль, Кински играл совершенно по-другому и устраивал нечто экстраординарное. Когда он бывал в ударе, я складывался пополам от смеха и зажимал рот платком (мы все-таки писали звук вживую), даже если в сцене не было ничего смешного. Клаус знал, что если я багровею от сдавленного смеха, значит, он особенно хорош. Иногда, даже если по сценарию эпизод заканчивался, но я видел, что Кински что-то затевает, мы продолжали снимать. Он бросал на меня быстрый взгляд, мгновенно понимал, что я не собираюсь останавливать съемку, и тогда эпизод озарялся, и мы снимали лучшие кадры. Синхронность у нас, конечно, бывала поразительная, нередко мы общались чуть ли не телепатически. Я чувствовал его неукротимую энергию, его так называемое «безумие», видел в нем затаенные возможности и знал, как пробудить их перед камерой, — а он доверял мне. Мы настолько срослись тогда, что почти поменялись ролями: я чувствовал, что при необходимости мог бы сыграть Фицкарральдо, хотя с Кински, разумеется, никогда бы не сравнился.

Вы правда на съемках «Агирре» угрожали убить его?

Да. Если бы Кински уехал со съемок, он бросил бы дело, которое выше, важнее, чем он или я со всеми нашими желаниями. Я сказал спокойным тоном, что застрелю его, хотя ружья в руках у меня не было. Он инстинктивно понял, что это не шутка и не пустая угроза, и принялся звать полицию. Ближайший участок, кстати, был в трехстах милях. В газетах потом написали, будто я угрожал Кински из-за камеры заряженным ружьем. Красиво! Что меня умиляет в журналистах, так это лирический настрой.